"Будто нам есть что терять"

Начало ХХ века, казалось, не предвещало среднему классу ничего плохого. Тем не менее первые тревожные сигналы прозвучали уже тогда. Британский средний класс занервничал в 1909 году, когда либеральное правительство, желавшее облегчить участь рабочего класса, начало поднимать налоги. В том году в газете The Times было опубликовано гневное письмо, автор которого подписался как "представитель среднего класса". Автор жаловался на новые налоги и сообщал: "Мы решили, что наш единственный выход -- рассчитать одну из наших горничных". Совсем без горничных представители среднего класса тогда еще не остались, и их жены все еще могли брезговать домашней работой, но трудные времена были уже не за горами.

Первая мировая война стала тяжелейшим испытанием для всех жителей Европы. Многие представители среднего класса просто не вернулись с войны, а те, кто вернулся, обнаружили, что мир стал совершенно иным и прежним уже не будет. Та же The Times периодически публиковала письма отчаявшихся граждан. Мелкий служащий писал в газету в 1920 году: "В 1914 году мое жалованье составляло &*163;250 в год, и я содержал жену и четверых детей. Теперь я зарабатываю &*163;300 и содержу жену и пятерых детей. Моя жена вынуждена отказаться от покупки всякой одежды, кроме той, что совершенно необходима". Налоги между тем продолжали расти, и в 1930 году в ту же газету жаловался уже управляющий коммерческой фирмы, то есть "верхний средний": "Рост налогов привел в моем случае к тому, что мне пришлось уволить половину своих слуг... лакеи, садовники, грумы, шоферы -- эти верные слуги сейчас становятся безработными". Все это означало, что стандарты жизни среднего класса неуклонно снижались, причем страдали и "верхние", и "средние", и "нижние".

Ухудшалось не только материальное положение среднего класса, ухудшалось моральное самочувствие, в особенности у наименее обеспеченной его части. Рост промышленности, который раньше способствовал процветанию средних слоев, теперь обернулся против них. Маленькие предприятия не могли конкурировать с гигантскими заводами, а небольшие магазины -- с многоэтажными торговыми центрами, которые стали появляться в Европе в межвоенный период. Мелкие хозяева разорялись и теряли былую независимость, превращаясь в клерков и менеджеров среднего звена. Вчерашние предприниматели становились "белыми воротничками", что сказывалось на них не лучшим образом. Автор "Скотного двора" Джордж Оруэлл вложил в уста одного из своих героев такие слова: "Идет много гнилых разговоров о страданиях рабочего класса. Лично я этих пролов не особенно жалею... Прол страдает физически, но когда он не на работе, он свободный человек. А тем временем в каждой оштукатуренной коробке сидит несчастный страдалец, который никогда не свободен, разве что когда спит и видит, будто бы он сбросил своего босса в колодец и засыпал сверху углем. Главная беда людей вроде нас состоит в том, что мы воображаем, будто нам есть что терять".

Между тем "белым воротничкам" действительно было что терять, поскольку их доходы все равно были выше, чем у рабочих. Современник и соотечественник Оруэлла писатель Арнольд Беннет писал о представителях среднего класса: "Они неохотно берут такси, потому что считают, что для них это слишком дорого... Они клянут несправедливость судьбы, но в тайне они сознают, как им повезло. Когда им нечем заняться, они говорят: "Пошли прогуляемся и потратим немного денег"".

Таким образом, положение среднего класса, в особенности "средних средних" и "нижних средних", становилось весьма двусмысленным. С одной стороны, они все еще чувствовали свое превосходство над "пролами" и больше всего на свете боялись опуститься до их уровня; с другой стороны, они чувствовали, что их статус неуклонно понижается, что офисная рутина превращает их в рабов системы, а доходы съедают налоги и инфляция. Дистанция между средним классом и рабочими постоянно сокращалась. До первой мировой войны заработки инженеров, юристов, врачей и прочих профессионалов были в среднем в два раза выше зарплаты обычных рабочих. После второй мировой этот разрыв значительно уменьшился. Так, в 1948 году квалифицированный американский рабочий получал $3,3 тыс., а "белый воротничок" -- $4 тыс.

Выше нижнего

После второй мировой войны европейский средний класс переживал не лучшие времена. Тем временем многие американцы были уверены, что к среднему классу теперь можно причислить подавляющее большинство их соотечественников. Американский социолог Ричард Паркер вспоминал в 1972 году: "Если вы жили в Америке в 1950-е годы, то много раз слышали одну и ту же фразу: "Америка -- общество изобилия". Об этом вещало телевидение, об этом читали лекции профессора, об этом кричала реклама, правительство собирало статистику, чтобы доказать это... В Америке был самый большой в мире внутренний национальный продукт. В Америке был самый большой доход на душу населения. В Америке было больше автомобилей, телевизоров и телефонов, чем во всех остальных странах мира вместе взятых... Короче говоря, современная Америка больше не была такой страной, как все другие, где население делится на богатых и бедных. Она была нацией единого процветающего среднего класса".

Телевизоры, холодильники, пылесосы, автомобили и даже загородные дома действительно стали доступны для миллионов американцев. Но могло ли обладание вещами сделать человека частью среднего класса? Крупный американский экономист Джон Кеннет Гэлбрейт в этом сильно сомневался, сомневались и многие его современники. В 1958 году Гэлбрейт описывал быт новоявленного среднего класса с сарказмом: "Семья отправляется в дорогу в своем светло-вишневом автомобиле с автоматической коробкой передач, проезжает через плохо спланированные и плохо построенные города, загаженные зданиями и проводами, которые давно пора было убрать под землю. Семья выбирается на природу, которую загораживают рекламные стенды... Семья устраивается на пикник на берегу отравленной речки, поедает продукты, привезенные в переносном ящичке со льдом, а потом ночует в парке, который опасен для общественного здоровья. А перед тем как уснуть в нейлоновой палатке, лежа на надувных матрасах, они лишний раз задумываются о том, как сильно им повезло в этой жизни". Джон Кеннет Гэлбрейт считал, что человек, живущий в уродливой среде и наслаждающийся дешевыми символами благополучия, "средним" быть никак не может, а может быть только хорошо замаскированным "нижним".

Массовое производство потребительских товаров и вообще становление общества потребления сыграло со средним классом злую шутку. Человек, купивший автомобиль и цветной телевизор, чувствовал, что продвинулся по социальной лестнице. На деле же он оставался там же, где и был, потому что его сосед в это время покупал точно такую же машину и точно такой же телевизор. Люди потребляли больше, чем раньше, но их статус от этого не рос, а иногда даже опускался, поскольку представителей нижнего среднего класса было теперь все труднее отличить от рабочих. Этот процесс наблюдался и в Европе, после того как в конце 1950-х годов общество потребления возникло и там. К примеру, социологический опрос, который был проведен в 1960 году в одном из лондонских пригородов, где традиционно жили представители среднего класса, показал, что местные жители взволнованы наплывом граждан не их круга. "После войны сюда стали приезжать люди, которые раньше никогда бы здесь не поселились",-- говорил один из жителей. "Мы, конечно, не снобы, но эти люди не имеют с нами ничего общего",-- вторил ему другой. А вот новоселы-пролетарии видели ситуацию иначе: "Некоторые из местных пофасонистее нас будут, ну, или хотят такими казаться. А на самом деле они такие же, как мы, только корчат из себя невесть что".

И все же средний класс не растворился в пролетарском море. Во второй половине ХХ века принадлежность к среднему классу уже определялась не столько наличием автомобиля и прочих статусных вещей, сколько характером работы, которую выполнял человек. Работник умственного труда, если его труд был монотонным и рутинным, имел все меньше оснований относить себя к среднему классу. Зато творческий труд поднимал человека над безликой массой офисных рабов. Тот же Джон Кеннет Гэлбрейт, который язвил по поводу американского потребительского счастья, писал, что среди настоящих представителей среднего класса "труд считается чем-то приносящим удовольствие. А если труд не приносит радости, это становится причиной глубокой депрессии. Никто не удивится, если специалист по рекламе, предприниматель, поэт или профессор, который внезапно разочаруется в своей работе, поспешит на прием к психиатру. Вы оскорбите директора компании или ученого, если предположите, что он работает только ради заработной платы".

Во второй половине ХХ века средний класс уже мало походил на то, чем он был в XIX веке. Уменьшилось количество мелких предпринимателей, больше стало квалифицированных специалистов. Исчезла четкая грань между "нижними средними" и "высшими нижними". Грань между "высшими средними" и "высшими" тоже стала трудноразличимой. Мировые войны, высокие налоги на недвижимость, падение доходов от поместий подорвали господство аристократии. В то же время программист, научившийся продавать как следует свою операционную систему, смог за 20 лет стать богатейшим человеком мира. В 2006 году корреспондент The Times Тим Хеймс писал о деятелях консервативной партии: "В мире, где Дэвид Кэмерон, у которого теща -- леди Эстор, и Джордж Осборн, у которого отец -- баронет, называют себя представителями верхнего среднего класса и никто им не возражает, к высшему классу можно отнести, пожалуй, только королевскую семью".

В современном мире просто не принято относить себя к какой-то другой социальной группе. И все же средний класс как таковой никуда не делся, несмотря на всю путаницу с понятиями и терминами. Сейчас, как и 200 лет назад, к нему могут себя причислить люди, имеющие профессию, материально независимые и способные проложить себе дорогу в жизни.